А толстой упырь читать онлайн. Алексей Константинович Толстой «Упырь. Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Санкт-Петербург. 1841.

В привилегированной типографии Фишера.

Эта небольшая, со вкусом, даже изящно изданная книжка носит на себе все признаки еще слишком молодого, но тем не менее замечательного дарования, которое нечто обещает в будущем. Содержание ее многосложно и исполнено эффектов; но причина этого заключается не в недостатке фантазии, а скорее в ее пылкости, которая еще не успела умериться опытом жизни и уравновеситься с другими способностями души. В известную эпоху жизни нас пленяет одно резкое, преувеличенное: тогда мы ни в чем не знаем середины, и если смотрим на жизнь с веселой точки, так видим в ней рай, а если с печальной, то и самый ад кажется нам в сравнении с нею местом прохлады и неги. Это самое соблазнительное и самое неудобное время для авторства: тут нет конца деятельности; но зато все произведения этой плодовитой эпохи в более зрелый период жизни предаются огню, как очистительная жертва грехов юности. И хорошо тому, кто в эту пору жизни брал себе за закон стихи Пушкина:

Блажен, кто про себя таил
Души высокие созданья,
И от людей, как от могил,
Не ждал за подвиг воздаянья!

…Вообще, густота и яркость красок, напряженность фантазии и чувства, односторонность идеи, избыток жара сердечного, тревога вдохновения, порыв и увлечение – признаки произведений юности. Однако ж все эти недостатки могут искупаться идеею , если только идея, а не безотчетная страсть к авторству была вдохновительницею юного произведения.

«Упырь» – произведение фантастическое, но фантастическое внешним образом: незаметно, чтоб оно скрывало в себе какую-нибудь мысль, и потому не похоже на фантастические создания Гофмана; однако ж оно может насытить прелестью ужасного всякое молодое воображение, которое, любуясь фейерверком, не спрашивает: что в этом и к чему это? Не будем излагать содержания «Упыря»: это было бы очень длинно, и притом читатели не много увидели бы из сухого изложения. Скажем только, что, несмотря на внешность изобретения, уже самая многосложность и запутанность его обнаруживают в авторе силу фантазии; а мастерское изложение, уменье сделать из своих лиц что-то вроде характеров, способность схватить дух страны и времени, к которым относится событие, прекрасный язык, иногда похожий даже на «слог», словом – во всем отпечаток руки твердой, литературной, – все это заставляет надеяться в будущем многого от автора «Упыря». В ком есть талант, в том жизнь и наука сделают свое дело, а в авторе «Упыря» – повторяем – есть решительное дарование.

В. Г. Белинский

…Есть, однако, у него сфера, где сходятся обе грани его роковой двойственности, где действует сила еще не осуществленного, но близкого синтеза, – это область, в которой сливаются явь и сновидение, реальность и выдумка. «Меж сном и бденьем краток промежуток», и в течение его мир перестраивается, – и как отличить, что в нем – правда и что – видение? Это девять волков или девять ведьм идут ночью по деревне? Слышится ли в самом деле песня там, где гнутся над омутом лозы? Наступает ли просто вечер, обыкновенный вечер без тайны, или в ступе поехала баба-яга и в Днепре заплескались русалки? Вы можете принять то или другое; незаметно переходит действительность в грезу, и любит поэт играть с сверхъестественным, – например, показывать (в «Упыре») бессмертие человеческого жилища, вечную обитель души…

Ю. Айхенвальд

…Однажды, когда я вернулся домой, Василий Петрович (Боткин) встретил меня словами: «здесь был граф Алексей Константинович Толстой, желающий с тобою познакомиться. Он просил нас послезавтра по утреннему поезду в Саблино, где его лошади будут поджидать нас, чтобы доставить в его Пустыньку. Вот письмо, которое он тебе оставил».

В назначенный день коляска по специальному шоссе доставила нас из Саблина версты за три в Пустыньку. Надо сознаться, что в степной России нельзя встретить тех светлых и шумных речек, бегущих средь каменных берегов, какие всюду встречаются на Ингерманландском побережьи. Не стану распространяться о великолепной усадьбе Пустыньки, построенной на живописном правом берегу горной речки, как я слышал, знаменитым Растрелли. Дом был наполнен всем, что вкус и роскошь могли накопить в течение долгого времени, начиная с художественных шкапов Буля до мелкой мебели, которую можно было принять за металлическую литую. Я не говорю о давнишнем знакомом Василии Петровиче; но и меня граф и графиня, несказанной приветливостью и истинно высокой простотою, сумели с первого свидания поставить в самые дружеские к себе отношения. Невзирая на самое разнообразное и глубокое образование, в доме порой проявлялась та шуточная улыбка, которая потом так симпатически выразилась в сочинениях «Кузьмы Пруткова». Надо сказать, что мы как раз застали в Пустыньке единственного гостя Алексея Михайл. Жемчужникова, главного вдохновителя несравненного поэта Пруткова. Шутки порою проявлялись не в одних словах, но принимали более осязательную, обрядную форму. Так гуляя с графиней по саду, я увидел в каменной нише огромную, величиною с собачонку, лягушку, мастерски вылепленную из зеленой глины. На вопрос мой – «что это такое?» графиня со смехом отвечала, что это целая мистерия, созданная Алексеем Михайловичем, который требует, чтобы другие, подобно ему, приносили цветов в дар его лягушке. Так я и по сей день не проник в тайный смысл высокой мистерии. Не удивительно, что в доме, посещаемом не профессиональными, а вполне свободными художниками, штукатурная стена вдоль лестницы во второй этаж была забросана большими мифологическими рисунками черным карандашом. Граф сам был тонкий гастроном, и я замечал, как Боткин преимущественно перед всеми наслаждался превосходными кушаньями на лондонских серебряных блюдах и под такими же художественными крышками.

…Не могу не сказать, что с первого дня знакомства я исполнился глубокого уважения к этому безукоризненному человеку. Если поэт и такой, что, по словам Пушкина:

И средь детей ничтожных мира
Быть может всех ничтожней он…

– способен в минуту своего поэтического пробуждения привлекать и уносить нас за собою, то мы не сможем без умиления смотреть на поэта, который, подобно Алексею Констант., никогда по высокой природе своей не мог быть ничтожным.

То, о чем мне придется рассказать теперь, в сущности нимало не противоречит моим взглядам на вещи, так как я знаю, что если бы мне говорить только о том, что я совершенно ясно понимаю, то в сущности пришлось бы молчать.

Часу в девятом вечера мы все, в числе упомянутых пяти человек, сидели наверху в небольшой графининой приемной, примыкавшей к ее спальне. Я знал, что Боткин не дозволял себе никогда рассказывать неправды, и что от него жестоко досталось бы всякому, заподозрившему его в искажении истины; и вдруг в разговоре, начало которого я не расслышал, Василий Петрович обратился к хозяйке дома:

– А помните, графиня, как в этой комнате при Юме стол со свечами поднялся на воздух и стал качаться, и я полез под него, чтобы удостовериться, нет ли там каких-нибудь ниток, струн или тому подобного, но ничего не нашел? А затем помните ли, как вон тот ваш столик из своего угла пошел, пошел и взлез на этот диван?

– А не попробовать ли нам сейчас спросить столик? – сказал граф. – У графини так много магнетизма.

Столоверчение было уже давно в ходу, и, конечно, мне шутя приходилось принимать в нем участие. Но никогда еще серьезные люди в моем присутствии не относились так серьезно к этому делу. Мы уселись за раскрытый ломберный стол в таком порядке: граф с одной стороны стола против меня, по левую его руку графиня и Жемчужников, а напротив них, по правую сторону графа, Боткин на диване. Возбужденный любопытством до крайности, я не выдержал и сказал: «пожалуйста, будемте при опыте этом сохранять полную серьезность». Говорил я это внутренно по адресу ближайшего соседа своего Жемчужникова, за которым я дал себе слово внимательно наблюдать.

– Кого же вы считаете способным к несерьезности? – спросила графиня и тем убедила меня в неосновательности моего подозрения.

Соприкасаясь мизинцами, мы составили на столе непрерывный круг из рук. Занавески на окнах были плотно задернуты, и комната совершенно ясно освещена. Минуты через две или три после начала сеанса я ясно услыхал за занавесками окон легкий шорох, как будто производимый беготнею мышей по соломе. Конечно, я принял этот шум за галлюцинацию напряженного слуха, но затем почувствовал несомненное дуновение из-под стола в мои свесившиеся с краю ладони. Только что я хотел об этом заявить, как сидевший против меня граф тихо воскликнул: «господа, ветерок, ветерок. Попробуй ты спросить, обратился он к жене: они к тебе расположены». Графиня отрывисто ударила в зеленое сукно стола, и в ту же минуту послышался такой же удар навстречу из-под стола.

– Я их попрошу, – сказал граф, – пойти к Афан. Афан., и он сказал: alles chez monsieur, – прибавя: они любят, чтобы их просили по-французски. Спросите их ямбом, – продолжал он.

Я постучал и получил в ответ усиленно звучные удары ямбом. То же повторилось с дактилем и другими размерами; но с каждым разом интервалы между ударами становились больше, а удары слабее, пока совсем не прекратились.

Я ничего не понимал из происходящего у меня под руками и, вероятно, умру, ничего не понявши…

А. А. Фет . «Воспоминания»

УПЫРЬ

Бал был очень многолюден. После шумного вальса Руневский отвел свою даму на ее место и стал прохаживаться по комнатам, посматривая на различные группы гостей. Ему бросился в глаза человек, по-видимому, еще молодой, но бледный и почти совершенно седой. Он стоял, прислонясь к камину, и с таким вниманием смотрел в один угол залы, что не заметил, как пола его фрака дотронулась до огня и начала куриться. Руневский, возбужденный странным видом незнакомца, воспользовался этим случаем, чтоб завести с ним разговор.

– Вы, верно, кого-нибудь ищите, – сказал он, – а между тем ваше платье скоро начнет гореть.

Незнакомец оглянулся, отошел от камина и, пристально посмотрев на Руневского, отвечал:

– Нет, я никого не ищу; мне только странно, что на сегодняшнем бале я вижу упырей!

– Упырей? – повторил Руневский, – как упырей?

– Упырей, – отвечал очень хладнокровно незнакомец. – Вы их, Бог знает почему, называете вампирами , но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь ; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад и из упыря сделали вампира. Вампир, вампир! – повторил он с презрением, – это все равно, что если бы мы, русские, говорили вместо привидения – фантом или ревенант!

– Но однако, – спросил Руневский, – каким бы образом попали сюда вампиры или упыри?

Вместо ответа незнакомец протянул руку и указал на пожилую даму, которая разговаривала с другою дамою и приветливо поглядывала на молодую девушку, сидевшую возле нее. Разговор, очевидно, касался до девушки, ибо она время от времени улыбалась и слегка краснела.

– Знаете ли вы эту старуху? – спросил он Руневского.

– Это бригадирша Сугробина, – отвечал тот. – Я ее лично не знаю, но мне говорили, что она очень богата и что у нее недалеко от Москвы есть прекрасная дача совсем не в бригадирском вкусе.

– Да, она точно была Сугробина несколько лет тому назад, но теперь она не что иное, как самый гнусный упырь, который только ждет случая, чтобы насытиться человеческою кровью. Смотрите, как она глядит на эту бедную девушку; это ее родная внучка. Послушайте, что говорит старуха: она ее расхваливает и уговаривает приехать недели на две к ней на дачу, на ту самую дачу, про которую вы говорите; но я вас уверяю, что не пройдет трех дней, как бедняжка умрет. Доктора скажут, что это горячка или воспаление в легких; но вы им не верьте!

Руневский слушал и не верил ушам своим.

– Вы сомневаетесь? – продолжал тот. – Никто, однако, лучше меня не может доказать, что Сугробина упырь, ибо я был на ее похоронах. Если бы меня тогда послушались, то ей бы вбили осиновый кол между плеч для предосторожности; ну, да что прикажете? Наследники были в отсутствии, а чужим какое дело?

В эту минуту подошел к старухе какой-то оригинал в коричневом фраке, в парике, с большим Владимирским крестом на шее и с знаком отличия за сорок пять лет беспорочной службы. Он держал обеими руками золотую табакерку и еще издали протягивал ее бригадирше.

– И это упырь? – спросил Руневский.

– Без сомнения, – отвечал незнакомец. – Это статский советник Теляев; он большой приятель Сугробиной и умер двумя неделями прежде ее.

Приблизившись к бригадирше, Теляев улыбнулся и шаркнул ногой. Старуха также улыбнулась и опустила пальцы в табакерку статского советника.

– С донником, мой батюшка? – спросила она.

– С донником, сударыня, – отвечал сладким голосом Теляев.

– Слышите? – сказал незнакомец Руневскому. – Это слово в слово их ежедневный разговор, когда они еще были живы. Теляев всякий раз, встречаясь с Сугробиной, подносил ей табакерку, из которой она брала щепотку, спросив наперед, с донником ли табак? Тогда Теляев отвечал, что с донником, и садился возле нее.

– Скажите мне, – спросил Руневский, – каким образом вы узнаете, кто упырь и кто нет?

– Это совсем немудрено. Что касается до этих двух, то я не могу в них ошибаться, потому что знал их еще прежде смерти, и (мимоходом буди сказано) немало удивился, встретив их между людьми, которым они довольно известны. Надобно признаться, что на это нужна удивительная дерзость. Но вы спрашиваете, каким образом узнавать упырей? Заметьте только, как они, встречаясь друг с другом, щелкают языком. Это по-настоящему не щелканье, а звук, похожий на тот, который производят губами, когда сосут апельсин. Это их условный знак, и так они друг друга узнают и приветствуют.

Тут к Руневскому подошел один щеголь и напомнил ему, что он его vis-a-vis . Все пары уже стояли на месте, и так как у Руневского еще не было дамы, то он поспешил пригласить ту молодую девушку, которой незнакомец пророчил скорую смерть, ежели она согласится ехать к бабушке на дачу. Во время танца он имел случай рассмотреть ее с примечанием. Она была лет семнадцати; черты лица ее, уже сами по себе прекрасные, имели какое-то необыкновенно трогательное выражение. Можно было подумать, что тихая грусть составляет ее постоянный характер; но когда Руневский, разговаривая с нею, касался смешной стороны какого-нибудь предмета, выражение это исчезало, а наместо его появлялась самая веселая улыбка. Все ответы ее были остроумны, все замечания разительны и оригинальны. Она смеялась и шутила без всякого злословия и так чистосердечно, что даже те, которые служили целью ее шуткам, не могли бы рассердиться, если б они их слышали. Видно было, что она не гоняется за мыслями и не изыскивает выражений, но что первые рождаются внезапно, а вторые приходят сами собою. Иногда она забывалась, и тогда опять облако грусти помрачало ее чело. Переход от веселого выраженья к печальному и от печального к веселому составлял странную противуположность. Когда стройный и легкий стан ее мелькал между танцующими, Руневскому казалось, что он видит не существо земное, но одно из тех воздушных созданий, которые, как уверяют поэты, в месячные ночи порхают по цветам, не сгибая их под своей тяжестью. Никогда никакая девушка не производила на Руневского такого сильного впечатления; он тотчас после танца попросил, чтоб его представили ее матери.

Вышло, что дама, разговаривавшая с Сугробиной, была не мать ее, а какая-то тетка, которую звали Зориной и у которой она воспитывалась. Руневский узнал после, что девушка уже давно сирота. Сколько он мог заметить, тетка ее не любила; бабушка ее ласкала и называла своим сокровищем, но трудно было угадать, от чистого ли сердца происходили ее ласки? Сверх этих двух родственниц у нее никого не было на свете. Одинокое положение бедной девушки еще более возбудило участие Руневского, – но, к сожалению его, он не мог продолжать с ней разговора. Толстая тетка, после нескольких пошлых вопросов, представила его своей дочери, жеманной барышне, которая тотчас им завладела.

– Вы много смеялись с моей кузиной, – сказала она ему. – Кузина любит смеяться, когда бывает в духе. Я чаю, всем от нее досталось?

– Мы мало говорили о присутствующих, – отвечал Руневский. – Разговор наш более касался Французского театра.

– Право? Но признайтесь, что наш театр не заслуживает даже, чтоб его бранили. Я всегда страх как скучаю, когда туда езжу, но я это делаю для кузины; маменька по-французски не понимает, и для нее все равно, есть ли театр или нет, а бабушка и слышать про него не хочет. Вы еще не знаете бабушки; это в полном смысле слова – бригадирша. Поверите ли, она сожалеет, что мы более не пудримся?

Софья Карповна (так называли барышню), посмеявшись насчет бабушки и желая ослепить Руневского своею колкостью, перешла и к прочим гостям. Более всех от нее доставалось одному маленькому офицеру с черными усами, который очень высоко прыгал, танцуя французскую кадриль.

– Посмотрите, пожалуйста, на эту фигуру, – говорила она Руневскому. – Можно ли видеть что-нибудь смешнее ее и можно ли для нее придумать фамилию приличнее той, которой она гордится: ее зовут Фрышкин! Это самый несносный человек в Москве, и, что всего досаднее, он себя считает красавцем и думает, что все в него влюблены. Смотрите, смотрите, как его эполеты хлопают о плечи! Мне кажется, он скоро проломает паркет!

Софья Карповна продолжала злословить всех и каждого, а Фрышкин между тем, приняв сердитый вид и закручивая усы, прыгал самым отчаянным образом. Руневский, глядя на него, не мог удержаться от смеха. Софья Карповна, ободренная его веселостью, удвоила свое злословие насчет бедного Фрышкина. Наконец Руневскому удалось избавиться от докучливой собеседницы. Он подошел к ее толстой матери, попросил позволения ее навещать и завел разговор с бригадиршей.

– Смотри ж, мой батюшка, – сказала ему ласково старуха, – к Зориной-то ходи, к Федосье Акимовне, да и меня, грешную, не забывай. Ведь не все ж с молодежью-то балагурить! В наше время не то было, что теперь: тогда молодые люди меньше франтили да больше слушали стариков; куцых-то фраков не носили, а не хуже вашего одевались. Ну, не в укор тебе сказать, а на что ты похож, мой батюшка, с своими хвостиками-то? Птица не птица, человек не человек! Да и обхождение-то было другое; учтивее люди были, нечего сказать! А офицеры-то не ломались на балах, вот как этот Фрышкин, а дрались-то не хуже ваших. Вот как покойный мой Игнатий Савельич, бывало, начнет рассказывать, как они под турку-то ходили, так индо слушать страшно. Мы, говорит, стоим себе на Дунае, говорит, с графом Петром Александровичем, а на той стороне турка стоит; наших-то немного, да и всё почти новички, а ихних-то тьма-тьмущая. Вот от матушки-государыни повеленье пришло к графу: перейди, дескать, через Дунай да разбей басурмана! Нечего делать, не хотелось графу, а послушался, перешел через Дунай, с ним и мой Игнатий Савельич. В наше время не рассуждали, мой батюшка: куда велят идти, туда и шли. Вот стали осаждать крепость-то басурманскую, что зовут Силистрией, да силы не хватило; начал отступать граф Петр Александрович, а они-то, некрести, и заслонили ему дорогу. Прищемили его между трех армий; тут бы ему и живот кончить, да и моему Игнатью Савельичу с ним, если б немец-то, Вейсман, не выручил. Напал он на тех, что переправу-то стерегли, да и разбил в пух супостата, даром что немец. Тут же и Игнатий Савельич был, и ногу ему прострелили басурманы, а Вейсмана-то убили совсем. Что ж, мой батюшка? Граф-то переправился на свою сторону, да тотчас и начал готовиться опять к бою с некрестями! Не уступлю, дескать; знай наших! Вот каковы, мой батюшка, в старину люди-то были, не вашим чета, даром что куцых-то фраков не носили, не в укор тебе буди сказано!

Старуха еще много говорила про старину, про Игнатья Савельича и про Румянцева.

– Вот приехал бы ты ко мне на дачу, – сказала она ему под конец, – я бы тебе показала портрет и графа Петра Александровича, и князя Григория Александровича, и моего Игнатья Савельича. Живу я не так, как живали прежде, не то теперь время; а гостям всегда рада. Кто меня вспомнит, тот и завернет ко мне в Березовую Рощу, а мне-то оно и любо. Семен Семенович, – прибавила она, указывая на Теляева, – меня также не забывает и через несколько дней обещался ко мне приехать. Вот и моя Дашенька у меня погостит; она доброе дитя и не оставит своей старой бабушки; не правда ли, Даша?

Даша молча улыбнулась, а Семен Семенович поклонился Руневскому и, вынув из кармана золотую табакерку, обтер ее рукавом и поднес ему обеими руками, сделав притом шаг назад, вместо того чтоб сделать его вперед.

– Рад служить, рад служить, матушка Марфа Сергеевна, – сказал он сладким голосом бригадирше, – и даже… если бы… в случае… то есть… – Тут Семен Семенович щелкнул точно так, как описывал незнакомец, и Руневский невольно вздрогнул. Он вспомнил о странном человеке, с которым разговаривал в начале вечера, и, увидев его на том же месте, возле камина, обратился к Сугробиной и спросил ее: не знает ли она, кто он? Старуха вынула из мешка очки, протерла их платком, надела на нос и, поглядев на незнакомца, отвечала Руневскому:

– Знаю, мой батюшка, знаю; это господин Рыбаренко. Он родом малороссиянин и из хорошей фамилии, только он, бедняжка, уж три года, как помешался в уме. А все это от модного воспитания. Ведь кажется, еще молоко на губах не обсохло, а надо было поехать в чужие краи! Пошатался там года с два, да и приехал с умом наизнанку. – Сказав это, она своротила разговор на кампании Игнатья Савельича.

Вся тайна обращения г. Рыбаренки объяснилась теперь в глазах Руневского. Он был сумасшедший, бригадирша Сугробина добрая старушка, а Семен Семенович Теляев не что иное, как оригинал, который щелкал только потому, что заикался или что у него недоставало зубов.

Прошло несколько дней после бала, и Руневский короче познакомился с тетушкой Даши. Сколько Даша ему нравилась, столько же он чувствовал отвращения к Федосье Акимовне Зориной. Она была женщина лет сорока пяти, замечательно толстая, очень неприятной наружности и с большими притязаниями на щегольство и на светское обращение. Недоброжелательство ее к племяннице, которое, несмотря на свои старания, она часто не могла скрыть, Руневский приписал тому, что собственная ее дочь, Софья Карповна, не имела ни Дашиной красоты, ни молодости. Софья Карповна, казалось, сама это чувствовала и старалась всячески отмстить своей сопернице. Она была так хитра, что никогда открыто ее не злословила, но пользовалась всеми случаями, когда могла неприметно подать об ней невыгодное мнение; между тем Софья Карповна притворялась ее искреннею приятельницею и с жаром извиняла ее мнимые недостатки.

Руневский заметил с самого начала, что ей очень хочется его пленить, и сколько это ни было ему неприятно, но он почел за нужное не показывать, до какой степени она ему противна, и старался обходиться с нею как можно учтивее.

Общество, посещавшее дом Зориной, состояло из людей, которых не встречали в высших кругах и из коих большая часть, по примеру хозяйки дома, проводила время в сплетнях и злословии. Среди всех этих лиц Даша являлась как светлая птичка, залетевшая из цветущей стороны в темный и неопрятный курятник. Но, хотя она не могла не чувствовать пред ними своего превосходства, ей и в мысль не приходило чуждаться или пренебрегать людьми, коих привычки и воспитание так мало согласовались с тем родом жизни, для которого она была рождена. Руневский удивлялся ее терпению, когда из снисхождения к старикам она слушала их длинные рассказы, не занимающие ее нисколько; он удивлялся ее постоянной приветливости к этим барыням и барышням, из коих большая часть не могла ее терпеть. Не раз также он был свидетелем, как она, со всею приличною скромностию, иногда одним только взглядом, удерживала молодых франтов в границах должной почтительности, когда в разговорах с нею им хотелось забыться. Мало-помалу Даша привыкла к Руневскому. Она уже не старалась скрыть своей радости при его посещениях; казалось, внутреннее чувство говорило ей, что она может положиться на него, как на верного друга. Доверенность ее с каждым днем возрастала; она уже поверяла ему иногда свои маленькие печали и наконец однажды призналась, как она несчастлива в доме своей тетки.

– Я знаю, – говорила она, – что они меня не любят и что я в тягость; вы не поверите, как это меня мучит. Хотя я с другими смеюсь и бываю весела, но зато как часто, наедине, я горько плачу!

– А ваша бабушка? – спросил Руневский.

– О, бабушка совсем другое дело! Она меня любит, всегда меня ласкает и не иначе со мной обходится, когда мы одни, как при чужих. Кроме бабушки и еще старой маменькиной гувернантки, я думаю, нет никого, кто бы меня любил! Эту гувернантку зовут Клеопатрой Платоновной; она меня знала еще ребенком, только с ней я и могу разговаривать про маменьку. Я так рада, что увижу ее у бабушки на даче; не правда ли, вы также туда заедете?

– Непременно приеду, если это вам не будет неприятно.

– О, напротив! Не знаю почему, хотя я с вами знакома только несколько дней, но мне кажется, будто бы я вас знаю уж так давно, так давно, что я и не припомню, когда мы в первый раз виделись. Может быть, это оттого, что вы мне напоминаете двоюродного брата, которого я люблю как родного и который теперь на Кавказе.

Однажды Руневский застал Дашу с заплаканными глазами. Боясь ее еще более расстроить, он притворился, будто ничего не примечает, и начал разговаривать об обыкновенных предметах. Даша хотела отвечать, но слезы брызнули из ее глаз, она не могла выговорить ни слова, закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.

Чрез несколько времени вошла Софья Карповна и стала извинять Дашу в странности ее поступка.

– Мне самой стыдно за сестрицу, – сказала она, – но это такой ребенок, что малейшая безделица может привесть ее в слезы. Сегодня ей очень хотелось ехать в театр, но, к несчастию, никак не могли достать ложи, и это ее так расстроило, что она еще долго не утешится. Впрочем, ежели бы вы знали все ее хорошие качества, вы бы ей охотно простили эти маленькие слабости. Я думаю, нет на свете существа добрее ее. Кого она любит, тот хоть сделай преступление, она найдет средство его извинить и уверить всех, что он прав. Зато уж об ком она дурного мнения, того она не оставит в покое и всем расскажет, что она об нем думает.

Руневский встречает на бале незнакомца, который уверяет, что на балу присутствуют упыри. Он очень уверен в своих утверждениях. Рыбаренка, так зовут незнакомца, рассказывает историю, произошедшую с ним в Италии, которая доказывает существование упырей, или же сумасшествие рассказчика.

Главная мысль

Единственную реальность каждый человек воспринимает по-своему. Каждый видит в реальности нечто лично свое, чего другие неспособны заметить.

Шумный бал, на котором присутствует огромное количество людей. Среди такого количества людей трудно разобрать, где находятся знакомые, а где незнакомые люди. Множество пар кружится в танце со своими партнершами. После одного шумного вальса Руневский отвел свою даму на свое место. Он начал прохаживаться среди зала. Внимание Руневского было сконцентрировано на одном странном незнакомце. Он был возбуждён и чем-то испуган. Незнакомец настолько внимательно всматривался в глубины зала, что не заметил, как от камина полы его фрака обожглись.

Руневский не упустил момента заговорить с этим странным человеком. Он утверждал, что среди участников бала очень много упырей. Руневский был в недоумении. Он не понимал, на самом ли деле незнакомец верит в свои слова, или же просто дурачится? Как выяснилось незнакомца звали Рыбаренко. Он рассказал Руневскому об истории, произошедшей с ним в Италии. Эта история была не менее странной, чем утверждения об упырях. Очень трудно разобраться на самом ли деле рассказ незнакомца реален или же с ним что-то происходит?

Картинка или рисунок Упырь

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Паустовский Жильцы старого дома

  В старом деревенском доме за Окой живут такие обитатели, как хромоногая такса Фунтик, задиристый кот Степан, разъярённый петух, злая курица, напоминавшая своим видом вывеску из вальтеровских романов, лягушка

• Краткое содержание Священная книга оборотня Пелевин

  Главным героем данного романа является лиса-оборотень по имени А Хули, жизнь которой подробно описана на страницах этой книги. На тот момент её возраст приближался к отметке 2000 лет. Проживала она на территории Москвы

• Краткое содержание Носов Живое пламя
• Краткое содержание Астафьев Пастух и пастушка

  Сам автор охарактеризовал жанр своего произведения как «современная пастораль». Причиной этому послужило то, что Астафьев хотел показать высокую сентиментальность пасторали и одновременно суровый быт войны. Виктор Астафьев говорит нам о том

• Краткое содержание Мнимый больной Мольера

  Арган сидит за столом и проверяет счета аптекаря. Он зовет Туанетту, служанку. Она претворяется, что стукнулась головой. Арган ругает ее, говорит убрать счета со стола.

Бал был очень многолюден. После шумного вальса Руневский отвел свою даму на ее место и стал прохаживаться по комнатам, посматривая на различные группы гостей. Ему бросился в глаза человек, по-видимому, еще молодой, но бледный и почти совершенно седой. Он стоял, прислонясь к камину, и с таким вниманием смотрел в один угол залы, что не заметил, как пола его фрака дотронулась до огня и начала куриться. Руневский, возбужденный странным видом незнакомца, воспользовался этим случаем, чтоб завести с ним разговор.

Вы, верно, кого-нибудь ищете, - сказал он, - а между тем ваше платье скоро начнет гореть.

Незнакомец оглянулся, отошел от камина и, пристально посмотрев на Руневского, отвечал:

Нет, я никого не ищу; мне только странно, что на сегодняшнем бале я вижу упырей!

Упырей? - повторил Руневский, - как упырей?

Упырей, - отвечал очень хладнокровно незнакомец. - Вы их, Бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад и из упыря сделали вампира. Вампир, вампир! - повторил он с презрением, - это все равно что если бы мы, русские, говорили вместо привидения - фантом или ревенант!

Но однако, - спросил Руневский, - каким бы образом попали сюда вампиры или упыри?

Вместо ответа незнакомец протянул руку и указал на пожилую даму, которая разговаривала с другою дамою и приветливо поглядывала на молодую девушку, сидевшую возле нее. Разговор, очевидно, касался до девушки, ибо она время от времени улыбалась и слегка краснела.

Знаете ли вы эту старуху? - спросил он Руневского.

Это бригадирша Сугробина, - отвечал тот. - Я ее лично не знаю, но мне говорили, что она очень богата и что у нее недалеко от Москвы есть прекрасная дача совсем не в бригадирском вкусе.

Да, она точно была Сугробина несколько лет тому назад, но теперь она не что иное, как самый гнусный упырь, который только ждет случая, чтобы насытиться человеческою кровью. Смотрите, как она глядит на эту бедную девушку; это ее родная внучка. Послушайте, что говорит старуха: она ее расхваливает и уговаривает приехать недели на две к ней на дачу, на ту самую дачу, про которую вы говорите; но я вас уверяю, что не пройдет трех дней, как бедняжка умрет. Доктора скажут, что это горячка или воспаление в легких; но вы им не верьте!

Руневский слушал и не верил ушам своим.

Вы сомневаетесь? - продолжал тот. - Никто, однако, лучше меня не может доказать, что Сугробина упырь, ибо я был на ее похоронах. Если бы меня тогда послушались, то ей бы вбили осиновый кол между плеч для предосторожности; ну, да что прикажете? Наследники были в отсутствии, а чужим какое дело?

В эту минуту подошел к старухе какой-то оригинал в коричневом фраке, в парике, с большим Владимирским крестом на шее и с знаком отличия за сорок пять лет беспорочной службы. Он держал обеими руками золотую табакерку и еще издали протягивал ее бригадирше.

И это упырь? - спросил Руневский.

Без сомнения, - отвечал незнакомец. - Это статский советник Теляев; он большой приятель Сугробиной и умер двумя неделями прежде ее.

Приблизившись к бригадирше, Теляев улыбнулся и шаркнул ногой. Старуха также улыбнулась и опустила пальцы в табакерку статского советника.

С донником, мой батюшка? - спросила она.

С донником, сударыня, - отвечал сладким голосом Теляев.

Слышите? - сказал незнакомец Руневскому. - Это слово в слово их ежедневный разговор, когда они еще были живы. Теляев всякий раз, встречаясь с Сугробиной, подносил ей табакерку, из которой она брала щепотку, спросив наперед, с донником ли табак? Тогда Теляев отвечал, что с донником, и садился возле нее.

Скажите мне, - спросил Руневский, - каким образом вы узнаете, кто упырь и кто нет?

Это совсем немудрено. Что касается до этих двух, то я не могу в них ошибаться, потому что знал их еще прежде смерти, и (мимоходом буди сказано) немало удивился, встретив их между людьми, которым они довольно известны. Надобно признаться, что на это нужна удивительная дерзость. Но вы спрашиваете, каким образом узнавать упырей? Заметьте только, как они, встречаясь друг с другом, щелкают языком. Это по-настоящему не щелканье, а звук, похожий на тот, который производят губами, когда сосут апельсин. Это их условный знак, и так они друг друга узнают и приветствуют.

Тут к Руневскому подошел один щеголь и напомнил ему, что он его vis-a-viz. Все пары уже стояли на месте, и так как у Руневского еще не было дамы, то он поспешил пригласить ту молодую девушку, которой незнакомец пророчил скорую смерть, ежели она согласится ехать к бабушке на дачу.

Во время танца он имел случай рассмотреть ее с примечанием. Она была лет семнадцати; черты лица ее, уже сами по себе прекрасные, имели какое-то необыкновенно трогательное выражение. Можно было подумать, что тихая грусть составляет ее постоянный характер; но когда Руневский, разговаривая с нею, касался смешной стороны какого-нибудь предмета, выражение это исчезало, а на место его появлялась самая веселая улыбка. Все ответы ее были остроумны, все замечания разительны и оригинальны. Она смеялась и шутила без всякого злословия и так чистосердечно, что даже те, которые служили целью ее шуткам, не могли бы рассердиться, если б они их слышали. Видно было, что она не гоняется за мыслями и не изыскивает выражений, но что первые рождаются внезапно, а вторые приходят сами собою. Иногда она забывалась, и тогда опять облако грусти помрачало ее чело. Переход от веселого выраженья к печальному и от печального к веселому составлял странную противоположность. Когда стройный и легкий стан ее мелькал между танцующими, Руневскому казалось, что он видит не существо земное, но одно из тех воздушных созданий, которые, как уверяют поэты, в месячные ночи порхают по цветам, не сгибая их под своей тяжестью. Никогда никакая девушка не производила на Руневского такого сильного впечатления; он тотчас после танца попросил, чтоб его представили ее матери.

Читала первый раз в детстве. На даче. Подговорил брат - он вообще обожал всевозможные пугалки. Вечер, свет в деревне мигает, гроза ползет из-за леса, ворочается... Максимально близко к условиям оригинала. Верила в каждое слово. Окна я позакрывала - как сейчас помню - уже после первой страницы. Свет включила везде!!! Очень атмосферно. Детальки тонкие, все к месту и ни одна не пропадает зря - так бережно прописывать умеют только большие авторы. Прошу учесть: дедушка мой нюхал табак. И жевал губами. Я его три дня подозревала!!!

Знаете, пробовала перечесть недавно - и странно получилось.

Нет уже той дачи, съемной. Город, свет не мигает. А вот открыла - и получила двойной эффект. Накатило то, давнее, настроение. Прежнего детского страха не испытала. Но воспоминание о деревне, грозе и дедушке, о том впечатлении...

Ради одного этого стоило перечитывать. Кстати я убеждена: только хорошие и сильные книги могут вернуть ненадолго в прошлое. Так что в моем случае история сработала, как машина времени:wink: За это - 10.

Оценка: 10

Вот уж не ожидала от Толстого настолько потрясающей готической истории: и вампиров приплел, и сумасшествие, и фантасмагорические сны чуть ли не в стиле сказок Гофмана, проникнутых символами, и старинные хроники, и особняк на ритуальном месте античности (позже у Лавкрафта), и загадочный портрет, и разбойник был, и свадьба, и детективный сюжет... Вообще достаточно продуманная запутанная история. По мне, шедевр.

Заметила, что лучше всего всегда удаются такие мистические истории, в которых какие-то типовые элементы жанра удачно сплетены между собой и при этом развязка близка к реалистического объяснению, которое всё равно скрыло в себе мелкие непонятки. А Толстой все написал еще и с умелой иронией - произведение развлекает читателя во всех аспектах. Не знаю, была ли это своеобразная пародия-вариация на уже написанную ранее готику, но даже с широким кругозором предыдущих и последующих авторов-мистиков «Упырь» может восприниматься как достойный представитель своего жанра, предлагающий оригинальный подход к готической литературе.

Отдельного упоминания требует сон по античным мотивам. Тут проблема в том, что готика, так скажем, в начале своей карьеры представляла собой отход от античных образцов, коими славился классицизм. При этом авторы использовали персонажей из эпохи классицизма, прививая им интерес к оккультным и мистическим учениям, что в «Упыре» также встречается /странные таблички с таинственными письменами/. Но сами античные сюжеты не использовались (разве что демонизировались или «эльфизировались» статуи античных времен), а тут явные античные мифы во сне. Но все встает на свои места, когда само место (Италия) кричит нам о своем наследии. Интересный ход - такого еще не было, английские замки вот стояли на римских фундаментах, будучи наследниками бывшей Римской империи.

В общем, все невероятно мощно и невообразимо талантливо сделано. А говорить об отдельных аспектах и преобразовании знакомых мотивов можно бесконечно.

Оценка: 10

Классика мистической литературы. Повесть написана в середине 19 века - значительно раньше, чем стокеровский «Дракула», но и сейчас выглядит интересной и пугающей. Тем более, действуют в произведении не заморские графья-вампиры, а наши родные великосветские упыри. «Упырь» стал первой русской повестью о вампирах («Семья Вурдалака» того же Толстого, была написана раньше, но издана лишь в 80-х годах 19 века) и внёс существенный вклад в мировое развитие этой темы, вывел её на более высокий уровень - это уже не подражание довольно-таки академичному «Вампиру» Полидори, добавлен национальный колорит, сложный, многогранный сюжет. Создатель «Энциклопедии вампиров» Дж. Гордон Мелтон уделил Толстому отдельную главу в своём капитальном труде в знак признания его заслуг.

Цитата из повести:

Вы их, бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь... Вампир, вампир! - повторил он с презрением, - это всё равно, что если бы мы, русские, говорили вместо привидения - фантом или ревенант!

Толстой даёт даже практические советы - как изобличить вамп...упыря по характерному щёлканию языком.

Всем любителям вампирской темы, русской готики и просто качественной литературы - настоятельно рекомендуется к прочтению.

Оценка: 10

С первых строк повести меня начала переполнять радость и гордость. Всему виной интересная история и прекрасный русский язык. Раньше я думал, что первым, достаточно серьезным, произведением о вампирах был «Дракула» Стокера (распространенное заблуждение, не правда ли?), но я и подумать не мог о том, что русский классик написал это намного раньше, да и тот факт, что действие-то, по большей части, происходит в России, подкупает.

Итак, я решил написать небольшой список достоинств «Упыря» над подобными ему уже поздними произведениями, а недостатков я не увидел. Первое, что бросается в глаза - это стиль. Повествование это убаюкивающие и спокойное, не считая некоторых экскурсов в середине и конце повести, но это необходимо по сюжету, да и ни копейки цены от этого не убывает, а только прибавляется. Очень понравилось то, что Толстой не подстраивался под «европейские стандарты», а написал чисто русскую историю. Интересно, слово «вампир», имеющее венгерские корни, получило мировое признание, и сейчас его используют поголовное число писателей. А вот о том, что у многих народов был прообраз вампира, кажется, все забыли. Толстой не стал, в отличие от того же Стокера, привязывать свою историю к религии, хотя вера в середине XIX века была очень сильна. К тому же мы можем наблюдать историю в истории, действие которой разворачивается в Италии. Рассказ Рыбаренко снял все сомнения по поводу гениальности произведения и лишь подогрел интерес к развязке.

После прочтения складывается большая картина из маленьких, очень красочных и интересных фрагментов. Это можно назвать русской готикой, мистикой, ужасом, но суть не изменится. Гениальное произведение гениально вне жанровых рамок!

Оценка: 10

Классика всегда была и остается классикой, что бы о ней не говорили. Молодой дворянин Раневский, будучи преисполненым любви к Даше - чистому и непорочному созданию, втягивается в такие события, что и подумать страшно. Упыри и иная нечисть, как-будто специально преследуют Раневского, не нападая, но и не исчезая из виду.

Конечно, «Упырь» не отличается голливудской лихостью и бесшабашностью, сюжет выглядит достаточно степенным и основательным. После первых пяти страниц втягиваешься в повествование, в прямом смысле,« с головой». Ситуации, складывающиеся между обитателями усадьбы Сугробиной дают читателю ощутить присутствие потусторонних сил, а стишки «Пусть бабушка внучкину высосет кровь» органично вписываются в эту нагнетающую обстановку. Картины ночевки трех друзей в «чертовом доме» представляются, мне лично, чрезвычайно насыщенными и оригинальными. Да взять того же заботливого грифона или человека в черном домино, для которого отхлестать греческое божество не представляет никакой сложности.

Толстой, описывая, воистину странные «лики происходящего», и отношения между героями, создает тот неповторимый и эмоциональный фон, который стирает грань между мистикой и реальностью, выдумкой и былью. Забудется многое: канут в небытие фальшивые отношения и дешевые ужастики, но Алексей Константинович Толстой и его творения будут жить вечно! Это мое мнение.

Оценка: 10

Вот образец отечественной мистики! Написана повесть в первой половине XIX века, а как читается...

Действие проистекает под звенящим и задорным лозунгом «Бабушка внучкину высосет кровь!». Приключений и загадок в тексте масса, интрига растянута на века и окончания её, честно говоря, не видно. А как написано! Какой слог! Всё-таки А.К. Толстой - автор еще и изумительного романа «Князь Серебряный».

Вообще-то у Толстого целая мистическая подборка - небольшие повести и рассказы: «Амена», «Семья вурдалака», «Встреча 300 лет спустя» - отличные произведения. Но всё-же на мой неискушенный взгляд, «Упырь» - бриллиант в этой подборке! Любителям мистики и хоррора настоятельно советую: не пропустите, прочитайте, получите истинное удовольствие!

Оценка: 9

Читал повесть еще когда в школе учился. Безусловно поразила, можно даже сказать напугала. Толстой сумел создать очень таинственную, завораживающую атмосферу. Написано великолепнейшим языком, с какой-то вкрадчивой архаичностью. Лет пятнадцать назад в нашем театре шел спектакль по «Упырю», назывался он «Последняя жертва преступной любви». С удовольствием бы сходил на него снова, если бы ставили. Когда на темной сцене, освещенной только несколькими свечами, под гнетущую музыку внезапно появлялась дама в белом и гробовым голосом произносила «Обручитесь со мной, Руневский!», весь зал просто визжал от страха.

А стихи, типа прочитанные с древнего манускрипта - это просто шедевр! Надолго в память впечатываются.

Оценка: 10

В сравнении с культовой, в некотором роде, СЕМЬЕЙ ВУРДАЛАКА, это произведение все же несколько проигрывает. Думаю, прекрасный язык 19-го века больше украшает простую историю. УПЫРЬ же весьма запутан в середине, особенно там, где применяется прием ""рассказ о рассказе в рассказе"" (один из героев рассказывает о своей поездке в Италию, где новый друг рассказал ему о тех историях, что ему рассказали... Ну, вы понимаете?) Это может вызвать у неподготовленного читателя приступ отторжения.

Зато настоящий ценитель оценит мастерство слога (где-то - велеречивого, а где надо - замечательно лаконичного), пугающую атмосферу и главное - удивительную фантазию автора (в фильме, кстати, слабо реализованную из-за нехватки бюджета-с). Как бы то ни было, рядовому читателю я бы рекомендовал эту повесть очень осторожно. Все-таки, она больше подойдет ценителям изящной словесности, нежели современному хоррорману, обожравшемуся западной продукцией.

Любимым моим моментом в книге является великолепное стихотворение КАК ФИЛИН ПОЙМАЛ ЛЕТУЧУЮ МЫШЬ... Экранизацию повести стоит посмотреть хотя бы из-за исполнения этих стихов, которые в сопровождении гипнотической музыки Сергея Курехина блестяще читает актер Андрей Соколов (Руневский), если, конечно, Марина Влади и Донатас Банионис в заглавных ролях достаточным аргументом для Вас не являются...

Оценка: 9

в свое время повесть понравилась намного больше «Дракулы» Стокера

правка от 02.04.09: ну все-все каюсь. опять начали минусы ставить. существуют сотни более бестолковых отзывов - никто не замечает, а тут сразу минусы.

Итак, повесть «Упырь» написана в 1841 году, самый известный роман про вампиров, культовый «Дракула» Стокера - в 1897. Однако, небольшая повесть Толстого по жути и по реалистичности намного превосходит «Дракулу», динамичнее, интереснее. Возможно, «Дракула» более глубок и многопланов - но разница в 56 лет - достаточный срок, чтобы чему-то научиться

Оценка: 8

Повесть замечательная! Это дебютное произведение А. К. Толстого, на первом чтении которого присутствовали К. Н. Батюшков и В. Ф. Одоевский. Вероятно, это было подражание мистическим произведениям А. А. Перовского, который более известен под псевдонимом Антоний Погорельский и который приходился дядей А. К. Толстому. Но подражание получилось настолько великолепным, что так повесть назвать уже и язык не повернется...

Оценка: 10

Виссарион Белинский, выдающийся литературный критик-экстремал, известный своей способностью спорить с идейными оппонентами до кровотечения из горла (что никак не умаляет его гениальности), сразу по выходу этой повести похвалил ее автора за многообещающий талант, придравшись лишь к его очевидной молодости и незрелости, которая, как известно, явление временное. Белинский ошибался крайне редко, не ошибся он и на этот раз: Алексей К. Толстой стал знаменитым писателем, автором «Князя Серебряного», исторических драм и красивых стихов, а в свободное время Козьмой Прутковым.

Многие великие писатели-реалисты баловались мистическим жанром: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Мериме, Бальзак, Диккенс – все они приложили к нему руку. Толстой тоже прошелся по вампирской теме, есть у него и продолжение этой повести под названием «Встреча через 300 лет» (или это не продолжение? не буду врать - не помню точно), до которой я никак не доберусь. Зато до «Упыря» добрался еще в школе. Когда я впервые его читал, у меня была температура, воображение было притуплено и одновременно воспалено, происходящее воспринималось через какую-то зловещую туманную пелену, из-за чего запутанный и многослойный сюжет становился еще запутаннее и многослойнее. С первого раза я вообще мало что понял, но повесть от этого показалась только еще более жуткой. Какие-то детали навсегда врезались в память, например, описание рук одного из потусторонних персонажей.

Повесть (рассказ) Алексея Константиновича Толстого , изданная им в 1841 году под псевдонимом Краснорогский . Первое опубликованное произведение писателя.

Сюжет

11 мая 1841 года Толстой направил рукопись цензору А. В. Никитенко . Через 4 дня он получил разрешение на издание повести .

Критика

В. Г. Белинский «Упырь. Сочинение Краснорогского»:

«Упырь» - произведение фантастическое, но фантастическое внешним образом: незаметно, чтоб оно скрывало в себе какую-нибудь мысль, и потому не похоже на фантастические создания Гофмана ; однако ж оно может насытить прелестью ужасного всякое молодое воображение, которое, любуясь фейерверком, не спрашивает: что в этом и к чему это? Не будем излагать содержания «Упыря»: это было бы очень длинно, и притом читатели не много увидели бы из сухого изложения. Скажем только, что, несмотря на внешность изобретения, уже самая многосложность и запутанность его обнаруживают в авторе силу фантазии; а мастерское изложение, уменье сделать из своих лиц что-то вроде Характеров, способность схватить дух страны и времени, к которым относится событие, прекрасный язык, иногда похожий даже на «слог», словом - во всем отпечаток руки твердой, литературной, - все это заставляет надеяться в будущем многого от автора «Упыря». В ком есть талант, в том жизнь и наука сделают своё дело, а в авторе «Упыря» - повторяем - есть решительное дарование.

В 1890 г. повесть была переиздана с предисловием Владимира Соловьёва . Мыслитель сделал акцент на художественных и поэтических достоинствах произведения, которое в левых кругах было принято рассматривать в качестве сатиры на светское общество, где «приняты» и пользуются уважением выходцы с того света.